THE OTHER WIND:
I: Починка зеленого кувшина  •  II: Дворцы  •  III: Драконий Совет  •  IV: На «Дельфине»  •  V: Воссоединение
Ирина Тогоева и я  •  Обложка  •  Гостевая  •  Напишите мне
Updated Tue 4.3.03

ГЛАВА IV

На «Дельфине»

К

ОРОЛЮ ПРИШЛОСЬ О МНОГОМ ПОЗАБОТИТЬСЯ, прежде чем покинуть столицу. Следовало, к примеру, решить, кто отправится с ним на Рок. Конечно, Ириан и Теану, а Теану хотела взять с собой мать. Оникс сказал, что следует, несомненно, взять с собой Алдера, а также пальнского волшебника Сеппеля, ибо Наследие Пальна тесно связано с пересечением границы между жизнью и смертью. Король, как и раньше, назначил капитаном «Дельфина» Тослу. Князю Сеге вместе с несколькими назначенными королем советниками надлежало вершить дела правления в его отсутствие, тоже как обычно.

Наконец все было решено. Точнее, так казалось Лебаннену, пока за два дня до отплытия к нему не пришла Тенар. Она сказала ему:

– Ты будешь говорить о войне и о мире меж людьми и драконами, и даже, как говорит Ириан, о делах более глубоких, о том, что может затронуть Равновесие во всем Земноморье. Народ Земель Каргада должен узнать об этих переговорах и иметь в них право голоса.

– Ты будешь представлять их.

– Нет. Я ведь не подданная Верховного короля. Представлять народ Каргада здесь может только его дочь.

Лебаннен сделал шаг назад, наполовину отвернулся. Наконец заговорил, голосом, напряженным от сдерживаемого гнева:

– Ты же знаешь, что она совершенно не готова к такому путешествию.

– Ничего подобного я не знаю.

– Она необразованна.

– Она умна, практична и отважна. Она знает, чего требует от нее ее положение. Ее не учили править, но чему она может научиться в этом Речном дворце, сидя взаперти со своими прислужницами да парой фрейлин?

– Для начала хотя бы языку!

– Она и учится. Я буду переводить для нее, если потребуется.

После краткого молчания Лебаннен заговорил, тщательно подбирая слова.

– Я понимаю твою озабоченность судьбой ее народа. Я подумаю над тем, что может быть сделано. Но для принцессы в этом путешествии нет места.

– И Теану, и Ириан считают, что она должна поехать с нами. Мастер Оникс говорит, что ее прибытие сюда в такое время, как и прибытие Алдера с Таона, не может быть случайностью.

Лебаннен отошел еще дальше. Тем же ровным, напряженно-вежливым тоном он сказал:

– Я не могу этого допустить. Она невежественна и неопытна, и потому будет плохим попутчиком. А я не могу подвергать ее опасности. Отношения с ее отцом…

– В невежестве своем, как ты назвал его, она подсказала нам ответы на вопросы Геда. Ты столь же неуважительно относишься к ней, как и ее отец. Ты говоришь о ней, как о безмозглом животном, как о вещи. – Тенар побледнела от гнева. – Если боишься подвергать ее опасности, спроси у нее самой.

Снова наступило молчание. Лебаннен ответил с тем же деревянным спокойствием, глядя в сторону:

– Если вы с Теану и Орм Ириан сходитесь в том, что эта женщина должна поехать с нами, а Оникс согласен с вами, я принимаю ваше суждение, хотя и считаю его ошибочным. Пожалуйста, скажи ей, что если она желает ехать, мы возьмем ее с собой.

– Сказать ей это должен ты.

Лебаннен замолчал, затем повернулся и, ни слова не говоря, вышел из комнаты.

Он прошел совсем рядом с Тенар. Хотя он и не смотрел на нее, он ясно ее увидел — Тенар казалась старой и утомленной, у нее дрожали руки. Ему было жаль ее, стыдно от того, как грубо он с ней обошелся. Он был рад, что никто не видел этой сцены. Но все эти чувства были лишь мелкими искорками в темной пучине гнева, гнева на нее, на принцессу, на все и на всех, кто возложил на него этот фальшивый долг, эту смехотворную обязанность. Выходя из комнаты, он рванул воротник, словно тот душил его.

Его мажордом, медлительный и обстоятельный мужчина по имени Добронрав, подскочил от неожиданности — он не ждал короля так скоро, и в любом случае, тот должен был выйти через другую дверь. Он в недоумении смотрел на короля. Бросив на него ответный ледяной взгляд, Лебаннен сказал:

– Пошли за принцессой, я желаю принять ее здесь после полудня.

– За принцессой?

– Неужели их так много? Или ты не знаешь, что у нас гостит дочь Верховного короля?

Ошеломленный Добронрав забормотал извинения, но Лебаннен оборвал его:

– Я отправлюсь в Речной дворец сам.

И он вышел вон. Добронрав погнался за ним, пытаясь остановить, задержать его. Наконец мажордому удалось уговорить его подождать, пока соберут подобающую свиту, из конюшен выведут лошадей, перенесут на вечер аудиенцию для просителей в Длинном зале, и так далее. Все обязанности, все помехи и ловушки, все лицемерные церемонии, делавшие его королем, спутывали, стягивали, затягивали, душили его, как зыбучие пески.

Когда из конюшен привели коня, король так резко вскочил в седло, что его настроение передалось коню: тот попятился, встал на дыбы, конюшие и слуги отпрянули. Лебаннен почувствовал недоброе удовлетворение, видя, как разжимается кольцо вокруг него. Он направил коня прямо к воротам, не дожидаясь, пока свита сядет в седла. Быстрой рысью он ехал по улицам города, далеко впереди сопровождающих, сознавая мучения молодого офицера, которому надлежало ехать впереди него, крича: «Дорогу королю!» — теперь офицер отстал и не осмеливался обогнать его.

Близился полдень, людей на залитых солнцем улицах и площадях Хавнора было немного. Ремесленники, торговцы и покупатели прятались в темных лавках и мастерских. Заслышав стук копыт, они бежали к окнам и дверям, смотрели, узнавали, приветствовали короля. Женщины, высунувшись в окно и неторопливо обмахиваясь, сплетничали с соседками напротив. Завидев короля, они принимались махать ему, а одна бросила вниз цветок. Копыта его коня простучали по брусчатке широкой, раскаленной солнцем площади, на которой не было ни души — если не считать собаки с хвостом колечком, которая бежала куда-то на трех ногах, не обращая на царствующую особу никакого внимания. С площади король свернул на узкую улочку, которая вывела его на берег Серренен. По мощеной дорожке в тени ив он ехал под старой городской стеной до самого Речного дворца.

Езда немного изменила его настроение. Тишина жаркого дня, красота города, ощущение многообразной жизни за стенами и занавесями домов, улыбка женщины, бросившей цветок, пустячное удовольствие от езды впереди всех этих стражников и напыщенных крикунов, наконец, прохлада и запах реки, тенистый двор дома, где он провел много дней и ночей в покое и удовольствиях, будто немного отодвинули его гнев. Он чувствовал какую-то отстраненность. Гнев больше не наполнял его, и он ощущал себя пустым сосудом.

Первые всадники свиты только въезжали во двор, а он уже спрыгнул с лошади, которая была явно рада немного отдохнуть в тени. Вошел в дом, вызвав быстро распространяющуюся панику среди лакеев — так расходятся круги от брошенного в тихий пруд камня. Cказал: «Передайте принцессе, что я здесь». Тотчас же к нему вышла владетельница Опал из Древнего Владения Илиен, назначенная главой фрейлин принцессы. Она учтиво поприветствовала его, предложила ему напиток и вообще вела себя так, как будто появление короля нимало ее не удивило. Эта обходительность и успокаивала, и сердила его. Бесконечное лицемерие! Но что ей было делать? Не смотреть же на него, открыв рот, как выброшенная на берег рыба (и одна очень юная фрейлина), только потому, что король наконец-то — и неожиданно — явился навестить принцессу.

– Очень жаль, что госпожа Тенар не присутствует сейчас здесь, – сказала госпожа Опал. – С ее помощью намного легче беседовать с принцессой. Правда, принцесса делает в изучении языка успехи, достойные восхищения.

Лебаннен и забыл о трудности с языком. Он молча принял прохладный напиток. Госпожа Опал при поддержке других дам вела светский разговор, в котором король принимал очень скромное участие. Он начинал понимать, что, скорее всего, ему придется говорить с принцессой в присутствии ее дам — как, если подумать, и полагается. Что бы он ни хотел ей сказать, сделать это стало совершенно невозможно. Он уже совсем было собрался принести извинения и попрощаться, когда в дверях появилась женщина, лицо которой было скрыто красной круговой вуалью. Она бухнулась на колени и забормотала:

– Пожалуйста? Король? Принцесса? Пожалуйста?

– Принцесса примет вас в своих покоях, государь, – перевела госпожа Опал. Она подала знак лакею, и тот повел его вверх по лестнице, по коридору, через прихожую, через большую темную комнату, полностью забитую женщинами под красными вуалями, на балкон над рекой. Там стояла памятная ему фигура: неподвижная красно-золотая колонна.

Речной ветерок шевелил покрывала, и фигура больше не была сплошным цилиндром, теперь она казалась тонкой, подвижной, а шевеление покрывала напоминало листву ив. Колонна сжалась, укоротилась — она приветствовала его. Он поклонился ей. Они выпрямились одновременно и замерли в молчании.

– Принцесса, – начал Лебаннен. Собственный голос казался ему каким-то ненастоящим. — Я здесь, чтобы просить тебя поехать с нами на остров Рок.

Она ничего не ответила. Он увидел, как тонкие красные вуали раздвигаются, открывая темный овал. Руки с длинными пальцами и золотистой кожей развели вуали, и в красной тени показалось лицо, черт которого он не мог ясно разглядеть. Но она была почти ростом с него, и глаза ее смотрели прямо ему в глаза.

– Мой друг Тенар, – сказала она – говорить: король видит король, лицо и лицо. Я говорить: да. Я согласна.

Понимая, Лебаннен снова поклонился.

– Ты оказываешь мне честь, госпожа моя.

– Да, – сказала она. – Я оказывать тебе честь.

Он помолчал. Это была чужая территория. Ее территория.

Она стояла прямо и неподвижно. Ветер шевелил шитые золотом края вуалей, из тени смотрели на него ее глаза.

– Тенар, и Теану, и Орм Ириан согласны в том, что было бы хорошо, если бы принцесса из Земель Каргада была с нами на острове Рок. А потому я прошу тебя отправиться с нами.

– Отправиться.

– На остров Рок.

– На корабль, – сказала она и вдруг издала короткий жалобный звук. Потом сказала: – Я согласна. Я согласна отправиться.

Он не знал, что сказать. Наконец он проговорил:

– Спасибо тебе, госпожа моя.

Она кивнула в ответ, как равная равному.

Он поклонился и вошел внутрь. Он не поворачивался к ней спиной, а пятился — так его учили в детстве выходить из зала, в котором находился его отец, князь Энлада.

Она стояла лицом к нему, разведя вуали, пока он не переступил порог. Тогда она уронила руки, и покрывала снова скрыли ее лицо. Он услышал тяжелый выдох, словно закончилось усилие воли, почти истощившие ее силы.

«Отважная», сказала Тенар. Он не понимал до конца, но знал, что ему была явлена отвага. Весь гнев, который наполнял его, привел его сюда, исчез, испарился. Его не затянуло и не задушило, нет — он был поднят ввысь, ему была явлена скала, высокая вершина в ясном воздухе, истина.

Он прошел через комнату, полную шепчущихся, надушенных, скрытых вуалями женщин, которые отодвигались от него в темноту. Внизу он немного поболтал с госпожой Опал и другими дамами, подбодрил потрясенную двенадцатилетнюю фрейлину. Выйдя во двор, он доброжелательно поговорил с ожидавшими его людьми из свиты. Не спеша сел в седло. Тихо и задумчиво ехал он на своем высоком сером коне обратно во Дворец Махариона.

АЛДЕР безропотно принял весть о том, что ему предстоит плыть обратно на Рок. Бодрствование стало для него невероятнее снов, жизнь была такой странной, что воли к вопросам и возражениям не осталось. Если ему суждено до конца дней своих плавать от острова к острову — пусть будет так. Он знал, что дороги назад, домой, для него больше нет. Хорошо было уже то, что госпожа Тенар и госпожа Теану будут его спутниками, они приносили мир в его душу. Волшебник по имени Оникс тоже был добр к нему.

Алдер был застенчив, Оникс — очень сдержан, и различие в их познаниях и положении было велико; и все же Оникс несколько раз приходил к нему просто поговорить, как один человек Искусства с другим, и слушал его с уважением, принять которое как должное Алдеру не позволяла скромность. Но Алдер доверял волшебнику, и не пытался этого скрывать. Поэтому незадолго до дня отплытия он обратился к Ониксу с вопросом, который мучил его.

– Дело в котенке, – начал он смущенно. – Мне кажется, не годится брать его с собой. Не выпускать его из корзинки. А для такого молодого это должно быть особенно нехорошо. И я все думаю, что же с ним станет…

Оникс не стал уточнять, что Алдер имел в виду. Он спросил лишь:

– Он все еще спасает тебя от стены, сложенной из камней?

– Да, частенько.

Оникс задумался.

– Тебе нужна защита до тех пор, пока мы не доберемся до Рока. Я подумал… Не говорил ли ты с волшебником по имени Сеппель?

– С пальнским волшебником? – спросил Алдер немного тревожным голосом.

О Пальне, самом большом острове к западу от Хавнора, шла дурная слава. Тамошние жители говорили по-ардически со странным акцентом, примешивая множество собственных словечек. В древние времена правители Пальна отказались принести клятву верности королям Энлада и Хавнора. Тамошние волшебники не учились на Роке. Наследие Пальна, взывавшее к Древним Силам Земли, считалось опасным и даже черным. Тысячу лет назад Серый Маг Пальна вызывал в советчики себе или правителям острова души мертвых, и Пальн пришел в запустение. Историю эту волшебники рассказывали каждому ученику: «Живым нет прока от советов мертвых». Волшебники с Рока и волшебники с Пальна не единожды вступали в магические поединки. В одном из таких сражений, два века назад, на Пальн и Семель была спущена чума, наполовину опустошившая города и деревни обоих островов. А пятнадцать лет назад, когда волшебник по имени Паук использовал Наследие Пальна, чтобы открыть дверь между жизнью и смертью, Верховный маг Ястреб потратил всю свою волшебную силу, чтобы победить его и излечить зло, которое он сотворил.

Алдер, как почти все придворные и члены Королевского совета, вежливо избегал волшебника по имени Сеппель.

– Я попросил короля взять его с нами на Рок, – сказал Оникс

Алдер удивленно заморгал.

– Они знают больше нас обо всем этом, – сказал Оникс. – Большая часть искусства Взывания происходит из Наследия Пальна. Торион был мастером этого искусства. Теперешний Заклинатель Рока, Факел с Венвея, отказывается использовать ту часть своего ремесла, которая черпает из мудрости Пальна. Будучи употребленным во вред, это искусство вред и приносило. Но может быть, причиной тому — лишь наше невежество. Искусство это идет из очень древних времен, возможно, в нем есть знание, которое мы потеряли. Сеппель — мудрый человек и маг. Мне кажется, он должен поехать с нами. И, возможно, он смог бы тебе помочь — если ты доверяешь ему.

– Если он пользуется твоим доверием, – сказал Алдер, – то и я верю ему.

Когда в устах Алдера звучала серебряная речь Таона, Оникс обычно улыбался, чуть сухо, как и в этот раз.

– Твое мнение в этом деле, Алдер, не хуже моего. Или лучше. Я надеюсь, у тебя оно есть. Но я готов отвести тебя к нему.

И они вместе вышли на улицу. Сеппель жил в старом городе, возле верфей, совсем недалеко от улицы Корабелов. Там обосновалась небольшая колония выходцев с Пальна, прибывших работать на королевских верфях, ибо они были превосходными корабелами. Старинные дома в том квартале стояли тесно, а над мощеными улицами перешагивали с крыши на крышу мостики, составлявшие часть второй, воздушной паутины улиц Великого порта Хавнора.

Они прошли вверх три пролета и вошли в темные комнаты Сеппеля. Духота позднего лета проникла и сюда, так что они последовали вслед за хозяином вверх по последней крутой лестнице на крышу. С каждой стороны она соединялась с соседними мостиком, так что движение через нее было довольно оживленное. У невысокой ограды были устроены навесы, а ветерок с гавани охлаждал воздух. Посадив гостей на полосатый холщовый коврик в своем углу крыши, в тени навеса, Сеппель налил им прохладного, с горчинкой, чая.

Пальнскому волшебнику было лет пятьдесят, он был невысок, полноват, ладони и ступни у него были небольшие, волосы — вьющиеся и довольно непокорные, а смуглый подбородок украшала короткая бородка — вещь для мужчин Архипелага необычная. Говорил он негромко, четко и в то же время с каким-то певучим акцентом.

Сеппель с Ониксом начали долгий разговор, Алдер рассеянно слушал. Речь шла о людях и вещах, о которых он не имел ни малейшего понятия, и Алдер отвлекся. Он смотрел на север, поверх плоских крыш с оградами и садами, поверх выгнутых резных мостиков между ними, поверх подернутых дымкой холмов туда, где парил в летнем воздухе огромный бледно-серебристый купол горы Онн. Алдер попытался сосредоточиться и услышал слова пальнского волшебника:

– Быть может, даже Верховному магу оказалось не под силу вполне исцелить рану, нанесенную миру.

Рана, нанесенная миру, да, так оно и есть, подумал Алдер. Он посмотрел на Сеппеля более внимательно, и тот глянул на Алдера в ответ. Хоть волшебник и был мягок в обхождении, взгляд у него оказался пронзительный.

– Может быть, виной тому, что рана не смогла затянуться, не одно лишь наше желание жить, – продолжил Сеппель, – может быть, и мертвые жаждут умереть.

И снова Алдеру показалось, что сердце его приняло эти странные слова, хотя он и не понимал их. И снова Сеппель взглянул на него, словно ожидая ответа.

Алдер ничего не ответил, молчал и Оникс. Наконец Сеппель спросил:

– Когда ты стоишь на рубеже, мастер Алдер, о чем они умоляют тебя?

– О свободе, – ответил Алдер еле слышно.

– О свободе, – повторил словно про себя Оникс.

Снова воцарилась тишина. Две девочки и мальчишка со смехом промчались по крыше, крича: «Спустимся на следующей!» — одна из бесчисленных игр в салки, в которые играли дети в лабиринте улиц, каналов, лестниц и мостов своего города.

– Быть может, сделка была неудачна с самого начала, – сказал Сеппель, и в ответ на вопросительный взгляд Оникса пояснил: Веру надан.

Алдер знал, что это слова Старшей Речи, но не знал, что они значат. Он посмотрел на Оникса. Тот вдруг сделался очень серьезен и ответил лишь:

– Что ж, я надеюсь, мы узнаем истину, и скоро.

– На холме, где обитает истина, – сказал Сеппель.

– Я рад, что ты будешь с нами там. Ну что ж. Поговорим о другом. Я привел к тебе Алдера, ибо его тянет к рубежу каждую ночь, и он ищет передышки. Я сказал ему, что ты, возможно, знаешь, как помочь ему.

– И ты позволишь пальнскому волшебству коснуться себя? – спросил Сеппель у Алдера с легкой улыбкой. Вгляд его сверкнул, твердостью и блеском уподобляясь черному янтарю.

Пересохшими губами Алдер проговорил:

– Мастер Сеппель, у нас на острове говорят: «Утопающий не спрашивает, сколько стоила веревка». Если ты избавишь меня от возвращения к тому месту хотя бы на ночь, тебе будет принадлежать моя сердечная благодарность — хоть это и невеликая плата за подобный дар.

Оникс посмотрел на него с едва заметной улыбкой, в которой не было ни насмешки, ни осуждения.

Сеппель и не думал улыбаться. Он сказал:

– В моем ремесле благодарность встречается редко. Ради нее я готов на многое.

[…]

Но моя веревка — из дорогих.

Алдер склонил голову.

– Ты приходишь к рубежу не по своей воле, во сне, не так ли?

– Мне так кажется.

– Мудро сказано. – Твердый взгляд Сеппеля выражал одобрение. – Кто постиг собственные желания? Но если ты приходишь туда во сне, я могу избавить тебя от этого сна — на время. И тебе придется за это заплатить, как я уже говорил.

Алдер вопросительно посмотрел на него.

– Твоей силой.

Алдер поначалу не понял. Потом спросил:

– Моим даром, ты хочешь сказать? Моим искусством?

Сеппель кивнул.

– Я всего лишь починщик, – сказал Алдер после

[…]

Оникс сделал движение, словно желая возразить, но взглянув на

[…]

– Им ты зарабатываешь себе на жизнь, – сказал Сепепль.

– Он и был когда-то моей жизнью. Но это в прошлом.

– Быть может, дар твой вернется к тебе, когда случится то, чему суждено случиться. Но я не могу тебе этого обещать. Я постараюсь вернуть сколько смогу из того, что заберу у тебя. Ныне мы все идем в ночи по неведомой земле. Когда наступит день, мы, может быть, узнаем места, где оказались, а может быть и нет. Итак, если я избавлю тебя от твоего сна за такую плату, станешь ли ты благодарить меня?

– Стану, – ответил Алдер. – Что такое мой дар по сравнению с великим злом, которое способно принести мое невежество? Если ты избавишь меня от страха, в котором я живу — от страха, что я могу сотворить такое зло, я буду благодарен тебе до конца жизни.

Сеппель глубоко вздохнул.

– Часто доводилось мне слышать, что арфы Таона не фальшивят. – Он перевел взгляд на Оникса. – Не возражает ли Рок? – спросил он, возвращаясь к своему мягкому, насмешливому тону.

Оникс покачал головой, но вид у него был весьма озабоченный.

– Тогда мы отправимся к пещере Аурун. Сегодня же вечером, если пожелаешь.

– Почему туда? – спросил Оникс.

– Потому что не я, а Земля поможет Алдеру. Аурун — священное место, холм могущества. Хотя люди Хавнора и забыли об этом и ходят туда лишь затем, чтобы осквернять его.

Задержавшись на крыше, Оникс сумел обменяться несколькими словами с Алдером.

– Нет нужды этого делать, Алдер, – сказал он. – Мне казалось, что я доверяю ему, но теперь я не уверен.

– Я доверюсь ему, – ответил Алдер. Сомнения Оникса были понятны, но он сказал Сеппелю правду. Он действительно готов был сделать все что угодно, чтобы избавиться от страха совершить какое-нибудь непоправимое зло. Каждый раз, когда во сне его тянуло к стене, он чувствовал, что нечто пытается пробраться в мир через него, чувствовал, что если прислушается к зову мертвых, так оно и будет. И каждый раз, слыша их мольбы, он становился слабее, а противиться их зову становилось все трудней.

Трое мужчин долго шли по улицам города. Стояла жара, день переходил в вечер. К югу от города начинались взгорья. Бедная местность по здешним меркам — иззубренные цепи взгорий сбегали к заливу, между ними стояло болото, на каменистых склонах почти не было плодородной земли. Кладка городской стены здесь была очень старой, огромные камни, собранные с холмов, не скреплял раствор. За стеной не было жилья, кроме нескольких ферм.

Они шагали по разбитой дороге, которая зигзагами карабкалась на первый гребень и шла по нему на восток, к другим, повыше. Оттуда, если посмотреть налево, на север, весь город в золотистой дымке был виден как на ладони. Дорога здесь рассыпалась на множество троп. Они пошли прямо и неожиданно оказались перед большой трещиной в земле.

Это был черный провал поперек дороги шириной двадцать футов или более. Казалось, хребет скалистого гребня был переломлен и так больше и не сросся. Лучи клонившегося к западу солнца лились в провал, освещая отвесные края на небольшую глубину. Дальше царила тьма.

В долине, лежавшей к югу, у подножия, стояла сыромятня. Кожевенники приносили свои отходы сюда и небрежно сваливали их в трещину, так что вокруг нее все было загажено отвратительными обрывками полуобработанной кожи, стоял смрад мочи и гниения. Подойдя к краю, они почувствовали, что из глубин пещеры вместе с потоком холодного воздуха шел и другой запах — сильный землянистый запах, заставивший Алдера отступить назад.

– Я скорблю, я скорблю об этом! – пробормотал Сеппель, озирая отбросы и глядя вниз, на крышу сыромятни, со странным выражением на лице. Помолчав, он заговорил обычным своим мягким тоном, обращаясь к Алдеру:

– Это пещера или разлом называется Аурун. Она указана на самых древних пальнских картах, где ее также именуют Устами Паора. Уста эти говорили с людьми, когда они впервые явились сюда с запада. Это было давно. Люди изменились. Но Аурун не меняется. Здесь ты можешь сложить свое бремя, если желаешь этого.

– Что мне надо делать? – спросил Алдер.

Сеппель повел его к южному краю огромного провала, где края трещины сужались, и скалы срастались. Он велел ему лечь на живот так, чтобы смотреть в провал, уходящий в бездонную тьму.

– Держись земли, – сказал он. – Просто держись. Даже если она начнет двигаться.

Алдер лег. Он смотрел в провал между каменными стенами, чувствовал, как камни давят на грудь и ноги, слышал, как Сеппель начал петь высоким голосом, на языке, в котором Алдер узнал Язык Созидания; чувствовал тепло солнца и вонь отбросов. А потом пещера вдруг выдохнула из глубин с безжизненной силой, от которой прервалось его дыхание и закружилась голова. Тьма подхлынула к нему. Скала под ним зашевелилась, закачалась, задрожала. Он держался за нее, а высокий голос продолжал петь, дыша дыханием земли. Тьма поднялась и накрыла его. Солнце исчезло.

Когда Алдер очнулся, солнце висело низко над западным берегом залива. Он увидел красный диск в дымке. Потом заметил Сеппеля, сидящего на траве с усталым и несчастным видом. Черная тень волшебника вытянулась на каменистой поверхности среди долгих теней скал.

– Вот ты и очнулся, – сказал Оникс.

Алдер понял, что лежит на спине, голова покоится на коленях Оникса, а в спину врезается камень. Он сел, чувствуя головокружение, и извинился.

Они отправились обратно как только Алдер смог встать на ноги, ибо им предстояло пройти несколько миль, и было ясно, что ни ему, ни Сеппелю идти быстро не под силу. Когда они дошли до улицы Корабелов, на город уже опустилась ночь. Сеппель попрощался с ними, глядя на Алдера, словно в ожидании. Свет из двери таверны напротив освещал их.

– Я сделал, как ты просил, – сказал он с тем же несчастным видом.

– И я благодарен тебе за это, – ответил Алдер, протягивая волшебнику правую руку по обычаю Энладских островов. Мгновение помешкав, Сеппель коснулся ее своей, и они расстались.

Алдер так устал, что еле передвигал ноги. Острый, особенный запах пещеры оставил странный привкус во рту и какую-то легкость в голове. Алдер чувствовал себя легким, полым. Когда они наконец добрались до дворца, Оникс предложил проводить его до комнаты, но Алдер отказался, сказав что чувствует себя хорошо и просто устал.

Он вошел в комнату. Хват вышел навстречу танцующей походкой, качая хвостом в знак приветствия. «А, ты мне больше не нужен», – прошептал Алдер и, наклонившись, погладил шелковистую серую спинку. Слезы навернулись на глаза. Он просто устал. Он лег, и котенок вскочил на кровать, устроился у него на плече и заурчал.

И Алдер заснул. Черным сном без сновидений, в котором не было ни звавших его голосов, ни покрытого сухой травой холма, ни сложенной из камней призрачной стены — не было ничего.

ТЕНАР вышла пройтись в дворцовом саду вечером накануне отплытия на юг. На сердце у нее было неспокойно и тревожно. Ей не хотелось плыть на Рок, на Остров Мудрых, на Остров Магов («проклятыеколдуны», сказал по-каргски голос у нее в голове). Что ей было там делать? Чем она могла помочь? Ей хотелось домой, на Гонт, к Геду. В свой собственный дом, к любимому мужчине.

Она оттолкнула Лебаннена. Она потеряла его. Он был вежлив, он был обходителен и он ничего не прощал.

«Как же мужчины боятся женщин!» — подумала она, шагая среди поздних роз. Не поодиночке, нет — женщин, когда они говорят вместе, работают вместе и заступаются друг за друга — вот тогда мужчинам мерещатся заговоры, козни, путы, ловушки.

И тут они, разумеется, правы. Женщины, как и полагается женщинам, частенько принимают сторону следующего поколения, а не теперешнего, они протягивают между поколениями нити, кажущиеся мужчинам путами, выстраивают связи, кажущиеся мужчинам оковами. Сесерах с Тенар и в самом деле вступили в сговор против него и готовы были предать его, если он и правда был всего лишь независим. Если он был только огнем и ветром, если не было в нем веса земли, спокойствия воды…

А это уже не про Лебаннена, а про Теану, подумала Тенар. Теану, ее Терру, уже оторвалась от земли. Крылатая душа останавливалась погостить у нее и вот-вот должна была ее покинуть. Огонь обращается в огонь.

И Ириан, с которой уйдет Теану. Что общего могло быть у этого сияющего, яростного существа и старого дома, в котором надо было подметать? Что общего она могла иметь со старым человеком, за которым надо было присматривать? Как могла Ириан, дракон, понять это? Что ей до того, что мужчина должен исполнить долг, жениться, вырастить детей, нести ярмо земли?

Тенар почувствовала себя одинокой и бесполезной среди существ, востребованных высоким, нечеловеческим предназначением, и безраздельно предалась тоске по дому.

И не только по Гонту. Почему бы ей и не вступить в заговор с Сесерах, которая, хоть и была принцессой, как Тенар была жрицей, но зато не собиралась улетать от нее прочь на огненных крыльях, будучи глубоко и полностью женщиной земли? Вдобавок они с Тенар говорят на одном языке! Тенар прилежно занималась с принцессой, радуясь тому, как быстро та учится ардическому, и только теперь поняла, что настоящей отрадой была возможность говорить по-каргски, слышать и произносить слова, в которых было заключено все ее потерянное детство.

Ступив на дорожку, которая вела к прудам, окруженным ивами, она увидела Алдера. Тот сидел с каким-то маленьким мальчиком, они о чем-то разговаривали, негромко и серьезно. Видеть Алдера всегда было приятно. Она сочувствовала ему за все мучения и ужасы, выпавшие на его долю, и уважала за терпение, с которым он их сносил. Ей нравилось его красивое, открытое лицо и его серебряная речь. Что худого будет, если человек добавит пару красивых нот к обычной речи? Ему доверял Гед.

Она остановилась поодаль, чтобы не мешать их разговору, и тут оба встали на колени и стали что-то высматривать под кустами. Вскоре оттуда появился серый котенок Алдера. Не обращая на них никакого внимания, он крадучись устремился дальше, прижимаясь животом к земле. Глаза его горели — он охотился за мотыльком.

– Можешь оставлять его на улице на ночь, если хочешь, – сказал Алдер мальчику. – Здесь он не заблудится, и никто его не тронет. Ему очень нравится гулять на свободе. А эти огромные сады — для него как целый Хавнор. Или выпускай его утром, тогда, если захочешь, он может спать с тобой.

– Лучше так, – сказал мальчик с застенчивой решительностью.

– Ну, тогда нужно поставить в комнате ящик с песком. И миску с водой, чтобы он всегда мог попить.

– И еще еды?

– Да, а как же без нее. Раз в день, и не слишком много. Он чуток жадноват. Думает, Сегой создал острова, чтобы Хват смог набить брюшко.

– А он ловит рыбок из пруда? – Котенок сидел на траве у края одного из прудов с карпами, озираясь вокруг — мотылек улетел.

– Ему нравится смотреть на них.

– Мне тоже, – сказал мальчик. Они поднялись и пошли к пруду.

Тенар почувствовала прилив нежности. Алдера отличала какая-то чистота души — мужская чистота, не детская. Ему надо было иметь своих детей. Он был бы хорошим отцом.

Она подумала о своих детях, и о маленьких внуках — хотя, постой, быть не может! — яблонькиной старшенькой, сейчас Пиппин, было уже двенадцать. Да ведь нынче или на будущий год она получит свое имя! О, пора, пора возвращаться домой. Пора наведаться в Среднюю Долину, отнести подарок на день именования старшей внучке, игрушки остальным, проследить, чтобы Огонек от избытка сил не переусердствовал опять с подрезкой персиковых деревьев, посидеть и поговорить со своей доброй дочерью, с Яблонькой. Ее истинное имя было Айоэ, его дал ей Огион… Мысль об Огионе, как всегда, пришла уколом боли и любви. Она увидела очаг в старом доме в Ре Альби. Она увидела Геда, сидящего у огня. Он обратил к ней темное лицо, задав вопрос. И она ответила ему вслух, в садах Нового Дворца в Хавноре, за сотни миль от того очага: «Как только смогу!»

ЯСНЫМ летним утром все они отправились из дворца на пристань, чтобы подняться на борт «Дельфина». Горожане Хавнора превратили это событие в праздник. Улицы и пристань были запружены народом, в каналах толклись небольшие лодки, которые здесь называли щепками, на глади обширного залива там и тут виднелись яркие пятна украшенных флагами шхун и шлюпок. Повсюду на башнях богатых домов, на мостах, нижних и верхних, плескались на ветру разноцветные полотнища. Тенар шагала среди радостной толпы, вспоминая тот давний день, когда они с Гедом приплыли в Хавнор, вернув Руну Мира и Кольцо Эльфарран. Кольцо было у нее на руке. Она подняла ее. Серебро сверкнуло на солнце, и люди увидели его, они выкрикивали приветствия и протягивали ей руки, словно желая обнять. Она улыбнулась этим воспоминаниям. Она все еще улыбалась, когда поднялась по сходням и поклонилась Лебаннену.

Он встретил ее традиционным приветствием капитана:

– Госпожа Тенар, добро пожаловать на борт.

Она ответила, сама не зная, почему:

– Спасибо тебе, сын Эльфарран.

Он мгновение смотрел на нее, удивленный таким обращением. Но сразу за ней шла Теану, и он повторил торжественные слова:

– Госпожа Теану, добро пожаловать на борт.

Тенар пошла на корму, она помнила, что рядом с кабестаном было место, откуда можно было, не мешая пробегающим матросам, наблюдать за всем, что творится на палубе и на причале.

На главной улице, спускавшейся на набережную, началось какое-то движение — ехала дочь Верховного короля. Тенар с удовольствием отметила, что Лебаннен — или его мажордом — позаботился о том, чтобы обставить прибытие принцессы с подобающей пышностью. Конные сопровождающие расчищали дорогу, их кони важно фыркали и превосходно цокали копытами. Высокие алые плюмажи, похожие на те, что каргские воины носили на шлемах, украшали недоуздки четырех серых лошадей и углы закрытого позолоченного экипажа, в котором прибыла принцесса. Музыканты, ждавшие на пристани, заиграли на трубе, барабане и бубне. А люди, поняв, что теперь у них есть принцесса, которую можно приветствовать и разглядывать, разразились радостными криками и постарались приблизиться настолько, насколько позволяла конная и пешая охрана, глядя во все глаза и выкрикивая восхваления и довольно разномастные приветствия. «Привет королеве каргов!» – кричали одни, «Да не королева она!» – отвечали другие, «Гляньте-ка на них, все в красном, загляденье, что твои рубины, так которая из них?» – спрашивали третьи, четвертые кричали «Долгая лета принцессе!»

Тенар увидела Сесерах — та, разумеется, была с ног до головы укутана в покрывало, но безошибочно выделялась ростом и осанкой. Она вышла из экипажа и направилась, к сходням, величавостью движения напоминая сам «Дельфин». Двое служанок, вуали которых были короче, засеменили следом, а за ними шла госпожа Опал, владетельница Тена. Сердце Тенар упало. Лебаннен повелел, чтобы с собой не брали слуг или сопровождающих. Это путешествие — не увеселительная прогулка, жестко заявил он, и те, кто ступают на борт, должны иметь на то веские причины. Неужели Сесерах не поняла? Или она так держалась своих глупых землячек, что решила открыто ослушаться короля? Трудно было придумать более неудачное начало путешествия.

Но у края сходней красная колонна остановилась и развернулась. Ветерок гнал золотые волны по расшитой ткани. Появились руки, на золотистой коже сверкнули золотые кольца. Принцесса обняла своих прислужниц, явно прощаясь с ними. Затем они обнялись с госпожой Опал в исполненной достоинства манере монархов и высшей знати. Затем госпожа Опал подтолкнула прислужниц обратно к повозке, а принцесса снова повернулась к сходням.

Наступила пауза. Тенар смотрела, как безликая красно-золотая колонна делает глубокий вдох и распрямляется.

Колонна стала подниматься, медленно — ибо начался прилив, а сходни были крутые — но с несомненным достоинством, которое заставило толпу зачарованно смотреть, затаив дыхание.

Она поднялась на палубу, и остановилась, встав лицом к лицу с королем.

– Высокая гостья, принцесса Земель Каргада, добро пожаловать на борт! – звонко приветствовал ее Лебаннен.

Толпа взорвалась. «Ура принцессе! Да здравствует Королева! Отличная походка, Маков цвет!»

Лебаннен что-то сказал принцессе. Крики заглушили слова. Красная колонна развернулась к толпе и поклонилась, неглубоко, но грациозно.

Теану ждала в стороне. Теперь она вышла вперед, обратилась к принцессе, и повела ее на корму. Тяжелые шелковые красно-золотые покрывала скрылись в дверях каюты. Толпа зашумела еще громче. «Вернись, принцесса! Где Маков цвет? Где наша госпожа? Где Королева?»

Тенар посмотрела через весь корабль туда, где стоял король. Непокорное веселье охватило ее, сметая опасения и дурные предчувствия. «Бедный мальчик», — подумала она, — «что ты теперь собираешься делать? Они влюбились в нее с первого взгляда, хоть и увидеть-то ее не увидели… О Лебаннен, все мы состоим в заговоре против тебя!»

«ДЕЛЬФИН» нельзя было назвать маленьким кораблем, и многое на нем было устроено так, чтобы король мог расположиться с известным удобством. Но все же он был создан, чтобы мчаться под парусами, доставляя короля туда, куда требовалось, так быстро, как только возможно. В каютах и кубрике не хватало места, даже когда на корабле, кроме команды и короля с несколькими спутниками, никого не было. В этом плавании тесно было всем. Матросы, спавшие в похожем на конуру кубрике трехфутовой высоты над носовым трюмом, разумеется, не испытывали никаких неудобств сверх обычного, зато офицерам пришлось втиснуться в одну несчастную черную кабинку на баке. Что до остальных, то все четыре женщины разместились в кормовой каюте, где, как правило, располагался король. Каюту под нею обычно занимали капитан и помощник. Теперь там жили король, двое волшебников, колдун и Тосла. Поводов для ссор и дурного настроения, подумала Тенар, было предостаточно. Прежде всего, однако, следовало подумать о том, что принцессе может стать плохо.

Дул нежнейший ветерок, корабль скользил по зеркальной глади Великого залива, словно лебедь, плывущий по озеру, а Сесерах в страхе свернулась на своей койке. Сквозь широкие кормовые окна открывался вид на залитый солнцем безмятежный водный простор. Крик отчаяния вырывался из ее груди всякий раз, когда она хоть краешком глаза смотрела в ту сторону.

– Снова начнет скакать вверх и вниз, – простонала она по-каргски.

– Вода совершенно не движется, – сказала Тенар. – Что у тебя с головой, принцесса?!

– Дело не в голове, дело в желудке, – всхлипнула Сесерах.

– Не может ни у кого быть морской болезни в такую погоду. Ты просто боишься.

– Мама, – остановила ее Теану, поняв тон, хоть и не понимая слов. – Не ругай ее. Так тяжело, когда у тебя морская болезнь.

– Нет у нее никакой морской болезни! – ответила Тенар. Она была совершенно убеждена в том, что говорила. – Сесерах, тебе не плохо. Ты боишься, что тебе будет плохо. Возьми себя в руки. Пойдем на палубу. Свежий воздух исправит дело. Свежий воздух и немного храбрости.

– О мой друг, – прошептала Сесерах на ардическом. – Сделай мне храбрости!

Такого Тенар от нее не ожидала.

– Тебе придется самой добывать себе храбрость, принцесса, – ответила она, но, подумав, сжалилась: – Пойдем же, просто выйдем совсем ненадолго на палубу. Теану, попробуй уговорить ее. Подумай только, что будет, если мы и впрямь столкнемся с непогодой!

Сообща им удалось поднять Сесерах на ноги и закутать ее в красные покрывала, без которых она, конечно же, не могла появиться перед мужчинами. Уговорами и лестью им удалось выманить ее из каюты на палубу. Они нашли место в тени борта, откуда было видно синее море, на поверхности которого отражалось солнце, и сели рядком на безупречно чистой палубе, сверкавшей, как отполированная кость.

Сесерах развела вуали так, что могла смотреть прямо перед собой, но смотрела она только на палубу. Лишь изредка она отваживалась бросить быстрый, полный страха взгляд на воду, тут же закрывала глаза, и снова принималась разглядывать палубу.

Тенар и Теану пытались развлечь ее разговорами, указывая на проплывающие мимо корабли, на птиц, на какой-то островок.

– Как красиво. Я и забыла, насколько мне нравятся плавания! – воскликнула Тенар.

– Мне тоже нравятся, если удается забыть про воду, – сказала Теану. – Это похоже на полет.

– Ах вы, драконы, – сказала Тенар.

Это прозвучало легко, но сказано было не легкомысленно. В первый раз она говорила подобное своей приемной дочери. Она почувствовала, что Теану повернула голову, чтобы посмотреть на нее зрячим глазом. Сердце Тенар тяжело забилось.

– Воздух да пламя, – сказала она.

Теану промолчала. Но она протянула руку — смуглую красивую руку, не обожженную клешню, взяла руку Тенар и крепко сжала.

– Я не знаю, кто я, мама, – прошептала она своим голосом, который редко поднимался выше шепота.

– А я знаю, – сказала Тенар. И сердце ее забилось еще сильнее и еще быстрей.

– Я не похожа на Ириан, – сказала Теану. Она старалась утешить мать, приободрить, но в голосе ее прозвучала страсть, томление, ревность и глубокое желание.

– Подожди, подожди, и ты поймешь, кто ты, – мать с трудом заставила себя ответить. – Ты будешь знать, что делать… ты узнаешь, кто ты… когда придет время.

Они разговаривали так тихо, что Сесерах не поняла бы, о чем они, даже если бы знала язык. Но, услышав имя «Ириан», она повернулась к ним. Длинные руки развели вуали, в красной тени сверкнули глаза. Она спросила:

– Ириан, она?

– Где-то на носу, там, – Тенар махнула рукой.

– Она делает себе храбрость. Да?

Немного помолчав, Тенар ответила:

– Ей не приходится этого делать, как мне кажется. Она бесстрашная.

– А, – выдохнула принцесса.

Ее сверкающие глаза глядели из тени через всю палубу туда, где Ириан стояла у форштевня рядом с Лебанненом. Король указывал куда-то вперед, что-то оживленно говорил, жестикулировал. Он рассмеялся. Ириан стояла рядом, не уступая ему в росте. Она тоже засмеялась.

– Без покрывала, – пробормотала Сесерах по-каргски. Потом медленно, и почти беззвучно, по-ардически: – Без страха.

Она опустила вуали и снова стала безликим и неподвижным цилиндром.

ДАЛЬ окрасила голубым долгую береговую линию Хавнора. Вершина горы Онн плыла в вышине едва различимым светлым пятном на севере. Черные базальтовые колонны острова Омер громоздились по правую руку — корабль вошел в Эбавнорский пролив и взял курс на Внутреннее море. Ярко светило солнце, дул свежий ветер — еще один прекрасный день. Все женщины сидели возле кормовой каюты под парусиновым навесом, который соорудили для них матросы. Согласно поверью, женщины приносили кораблю удачу, и моряки вовсю пытались им угодить. Волшебники тоже могли принести удачу, а могли и неудачу, так что матросы постарались угодить и им: для них устроили навес на юте, где был прекрасный обзор. Женщинам достались бархатные подушки, предусмотрительно доставленные на корабль королем (или его мажордомом), волшебникам — отрезы парусины, и это их вполне устроило.

Алдер обнаружил, что его причисляют к волшебникам и обращаются с ним соответственно. Он ничего не мог поделать, и все же это тревожило его, ведь Оникс и Сеппель могли подумать, что он считает себя ровней им, а он и колдуном-то больше не был. У него не было больше дара. У него вообще не осталось силы. Он чувствовал это — так же определенно, как чувствовал бы потерю зрения или паралич руки. Теперь ему было не починить ни одного кувшина — разве что при помощи клея. И получилось бы у него отвратительно, ведь ему никогда прежде не приходилось этим заниматься.

Он и не подозревал о существовании этой, более важной, стороны своего дара, пока не потерял его, и теперь подогу размышлял о его природе. Это было похоже на знание того, куда двигаться, решил он. Когда знаешь, в какой стороне дом, и не можешь заблудиться. Ни указать пальцем, ни толком рассказать о нем было нельзя, и все же дар был для него связью, на которой держалось все остальное. Без него он был одинок. Он был бесполезен.

Зато, по крайней мере, он больше никому не мог причинить вреда. Сны его теперь были мимолетны, лишены смысла. Они больше не приводили его на те безотрадные пустоши, на холм с мертвой травой, к стене. Во тьме его больше не звали голоса.

Он часто вспоминал Ястреба. Ему хотелось поговорить с ним. С Верховным магом, потратившим всю свою силу, с тем, кто был величайшим среди великих, а теперь доживал свой век в забвении и нищете. Однако король жаждал оказать ему почести, так что нищета Ястреба была добровольной, подумал Алдер. Быть может, богатство и высокое положение для человека, который потерял свое настоящее сокровище, потерял дорогу домой, обернулись бы насмешкой.

Оникс явно сожалел о том, что втянул Алдера в эту торговлю. Он всегда держался с Алдером безукоризненно вежливо, но теперь обращался к нему с уважением и сочувствием, в то время как его обхождение с пальнским волшебником стало немного отчужденным. Сам Алдер не держал на Сеппеля никакой обиды и не подозревал его в злом умысле. Древние Силы есть Древние Силы. К их помощи прибегают на свой страх и риск. Сеппель сказал ему, какую цену потребуется заплатить, и он заплатил ее. Он не вполне понимал, как много ему предстояло отдать, но в этом не было вины Сеппеля. Это была собственная вина Алдера — ведь это он никогда не ценил свой дар по достоинству.

И вот он сидел с двумя волшебниками, ощущая себя фальшивым грошом среди полновесных золотых, и все же внимал их беседе, весь обратившись в слух. Ибо они доверяли ему и говорили свободно, а беседы их были поучительней всякого образования, о котором он мог мечтать, будучи колдуном.

Сидя в полупрозрачной тени парусинового навеса, они говорили о сделке. О сделке более великой, чем та, которую заключил он, желая избавиться от своих снов. Оникс не раз повторял слова Старшей Речи, произнесенные тогда на крыше: Веру надан. Постепенно Алдер стал понимать, что этими словами обозначался некий выбор, разделение, когда единство распалось надвое. Давным-давно, в глубокой древности, задолго до того, как появились Короли Энлада и были начертаны первые ардические руны, и может быть, и до того, как появился ардический язык — в те времена, когда существовал только Язык Созидания — люди, похоже, сделали некий выбор. Отдали одно великое искусство или великую ценность за другую.

Он с трудом понимал разговор волшебников, но не потому, что они что-то скрывали, а потому что они сами пытались проникнуть в туманное прошлое, время до первых воспоминаний человечества. Слова Старшей Речи являлись в их разговор по необходимости, а временами Оникс совсем переходил на этот язык. Сеппель не разбрасывался словами Созидания. Однажды он даже остановил Оникса, подняв ладонь, и на удивленный и вопросительный взгляд волшебника с Рока мягко ответил: «Волшебные слова действуют».

Баклан, учитель Алдера, тоже называл слова Старшей Речи волшебными словами. «Каждое такое слово — действие», – говорил он. – «Истинные слова приносят истину в мир, подчиняют его себе». Баклан дорожил волшебными словами, которые знал. Он произносил их только в случае необходимости, и, написав какую-нибудь руну, кроме простейших, которые использовались для ардического письма, почти сразу же ее стирал. Большинство колдунов были столь же осторожны, то ли потому, что охраняли свои знания от других, то ли потому, что уважали Язык Созидания. Даже Сеппель — настоящий волшебник, обладавший куда большими познаниями и пониманием этих слов, предпочитал не употреблять их в обычном разговоре. Ибо на обычной речи можно было лгать и ошибаться, но зато можно было заблуждаться и также брать свои слова обратно.

Может быть, это было частью великого выбора, сделанного людьми в незапамятные времена. Может быть, они отказались от врожденного знания Старшей Речи, некогда бывшей их с драконами общим языком. Может быть, они пошли на это, чтобы завести свой язык, подумал Алдер, язык, подходящий для людей, язык на котором можно было лгать, обманывать, вводить в заблуждение и придумывать чудеса, которых никогда не было и никогда не будет?

Драконы не говорили ни на каком языке, кроме Старшей Речи. Но всегда считалось, что драконы лгут. «Так ли?» — подумал Алдер. Если волшебные слова были истинными словами, как мог кто-либо — хотя бы и дракон — лгать с их помощью?

Сеппель и Оникс замолчали. Их разговор часто прерывался таким вот долгим, спокойным, задумчивым молчанием. Видя, что Оникс начинает клевать носом, Алдер тихо спросил пальнского волшебника:

– Верно ли, что драконы могут говорить неправду словами Истинной Речи?

Сеппель улыбнулся

– Как рассказывают у нас на Пальне, в точности этот самый вопрос Ат задал Орму тысячу лет назад среди развалин Онтуэго. «Могут ли драконы лгать?» — спросил маг. Орм ответил: «Нет», и тут же выдохнул огонь, обратив мага в пепел… Но стоит ли нам верить этой истории, если рассказать ее мог лишь Орм?

«Нет конца препирательствам магов», подумал Алдер, но сказать это вслух не решился.

Оникс явно заснул, голова его откинулась к фальшборту, серьезное напряженное лицо разгладилось.

Сеппель заговорил, еще тише, чем обычно:

– Алдер, я надеюсь, ты не сожалеешь о том, что мы сделали тогда у Аурун. Я вижу, наш друг считает, что я недостаточно ясно предупредил тебя.

Алдер без колебаний ответил:

– Я доволен.

Сеппель склонил голову.

Помолчав, Алдер сказал:

– Я знаю, мы пытаемся сохранять Равновесие. Но Древние силы ведут свой счет.

– И их справедливость недоступна человеческому пониманию.

– Вот именно. Я все силюсь понять, почему именно это, именно мой дар, они взяли в уплату за освобождение от сна. Какая между ними связь?

Некоторое время Сеппель не отвечал, а когда заговорил, это был вопрос.

– Ты являлся к стене не при помощи своего искусства?

– Нет, – уверенно ответил Алдер. – Желать явиться туда было так же бесполезно, как не желать.

– Как же ты попадал туда?

– Моя жена звала меня, и сердце мое откликалось на зов.

В этот раз молчание было дольше. Волшебник заговорил:

– Многие теряли любимых жен.

– Я говорил то же самое господину моему Ястребу. И он сказал, что это правда, и все же узы между любящими ближе всего к тому, что живет вечно.

– За стеной нет уз.

Алдер посмотрел на смуглое, мягкое лицо волшебника, встретил твердый взгляд.

– Почему?

– Смерть есть разрыв всех уз.

– Тогда почему же мертвые не умирают?

Сеппель удивленно воззрился на него.

– Прости меня, – сказал Алдер. – Мое невежество искажает мои слова. Я хочу сказать вот что: смерть разрывает узы, соединяющие душу с телом, и тело умирает. Оно возвращается в землю. А дух принужден отправиться в темное место, принять обличье, напоминающее тело, и томиться там — как долго? Вечно? В пыли и сумраке, не зная света, не зная любви, не зная радости? Мысль о том, что Лилия там — невыносима. Зачем она должна быть там? Почему ей не дано… – он запнулся, – …быть свободной?

– Потому что там не дует ветер, – ответил Сеппель. Волшебник изменился в лице, голос его зазвучал жестко. – Ветер был остановлен — силою человека, людским искусством.

Он смотрел на Алдера, но лишь через какое-то время снова начал видеть его. Выражение лица и глаз изменилось. Он посмотрел вверх, на четкий белый изгиб фока, наполненного дыханием северо-западного ветра.

– Я знаю об этом не больше тебя, друг мой, – сказал он. Обычная мягкость почти вернулась в его голос. – Но твое знание — в твоем теле, в твоей крови, в биении твоего сердца. Мое знание — лишь слова. Старые слова… Так что нам надо скорее добраться до Рока, и там, быть может, мудрейшие расскажут нам то, что мы ищем. Или, если и они не знают этого, скажут драконы. А может быть, дорогу нам покажешь ты.

– Это уж точно будет похоже на историю про слепца, который повел за собой зрячих с обрыва! – засмеявшись, сказал Алдер.

– А, так ведь мы и стоим у края обрыва, и глаза наши завязаны, – ответил волшебник с Пальна.

ЛЕБАННЕН обнаружил, что на корабле недостает места для его беспокойства. Женщины сидели рядком под своим навесом, волшебники — под своим, словно утки, а он шагал взад и вперед, и его нетерпению было тесно между левым и правым бортом. Ему казалось, что это его непокой, а не ветер, подгоняет «Дельфин» к югу — корабль шел быстро, и все же недостаточно быстро. Он жаждал, чтобы путешествие поскорее закончилось.

– Помнишь, как флот шел к Уотхорту? — спросил Тосла, подходя к нему. Лебаннен стоял рядом с рулевым, изучая карту и морскую гладь впереди корабля. – Вот это было зрелище. Тридцать кораблей в ряд!

– Хотел бы я, чтобы мы сейчас плыли в Уотхорт, — сказал Лебаннен.

– Мне тоже Рок никогда не нравился, – сказал Тосла. – В двадцати милях от этого острова нет ни одного честного ветра, ни одного приличного течения. А скалы к северу от него никогда не бывают в одном и том же месте. А городишко на холме — все трюки да наваждения.

Он сплюнул, со знанием дела — в подветренную сторону.

Лебаннен кивнул, но ничего не сказал. Общество капитана иногда радовало его именно поэтому: Тосла говорил то, чего Лебаннену не хотелось говорить самому.

– Помнишь того немого, – спросил Тосла, – того, что убил Сокола на стене?

– Эгре. Пират, который стал работорговцем.

– Точно. Он ведь тебя знал. Тогда, при Сорре, так и бросился к тебе. Я все никак не могу взять в толк, почему.

– Он однажды взял меня в рабство.

Вообще-то удивить Тослу было нелегко. Но сейчас он смотрел на Лебаннена с разинутым ртом. Моряк явно не верил ему, но не решался об этом сказать, так что сказать ему было нечего. Лебаннен с минуту наслаждался его изумлением, потом, сжалившись, сказал:

– Когда Верховный маг взял меня с собой, когда он охотился за Кобом, мы сначала отправились на юг. В Хорте один человек предал нас работорговцам. Они ударили Верховного мага по голове, а я убежал — думал увести их от него. Но им-то нужен был я — меня можно было продать. Очнулся я в цепях на галере, которая шла в Сол. Он вызволил меня до того, как минула следующая ночь. Оковы упали с нас, как сухая листва. Он связал язык Эгре, сказал, что тот будет молчать, пока не найдет чего-нибудь, что стоило бы сказать… Он явился на ту галеру весь в облаке света, прямо по воде… До того я толком и не знал, кто он такой.

Тосла поразмыслил над этим.

– Он освободил всех рабов? А почему остальные не убили Эгре?

– Должно быть, отвезли его в Сол и продали.

Тосла еще подумал.

– Так вот почему ты так хотел разделаться с работорговлей.

– И поэтому тоже.

– Не очень-то улучшает характер, – заметил Тосла. Он разглядывал карту Внутреннего моря, прикрепленную к доске слева от рулевого.

– Остров Вэй – сказал он, ткнув в карту пальцем. – Значит, женщина-дракон родом отсюда.

– А ты, как вижу, стараешься держаться от нее подальше.

Тосла вытянул губы, но свистеть, будучи на корабле, не стал.

– Помнишь песню, про которую я рассказывал, историю про зазнобу матроса Белило? Я-то думал, это все сказки. Пока ее не увидел.

– Сомневаюсь, что она станет тебя есть, Тосла.

– Славная была бы смерть, – сказал моряк довольно кисло.

Король рассмеялся.

– Не испытывай свою удачу, – сказал Тосла.

– Да не бойся ты.

– Вы с ней стояли там, так спокойно разговаривали. Это вроде как спокойно устраиваться на ночлег на склоне вулкана, по-моему… Но что я тебе скажу: я бы не отказался увидеть побольше от того подарочка, что карги отправили тебе. Там есть на что посмотреть, судя по ступням. Но как ее вытряхнуть из этой ее палатки? Ступни чудные, спору нет, но я бы не отказался для начала увидеть, скажем, лодыжки.

Лебаннен почувствовал, что мрачнеет, и отвернулся, чтобы Тосла этого не заметил.

– Если бы мне подарили такой сверточек, – сказал Тослы, разглядывая море, – я бы открыл.

Лебаннен, не сдержавшись, сделал короткое нетерпеливое движение. Тосла заметил это — он был наблюдателен. Он улыбнулся своей кривой улыбкой и замолчал.

На палубу вышел шкипер, и Лебаннен завязал с ним разговор.

– Похоже, впереди непогода? – спросил он. Шкипер кивнул.

– Тут к югу и к западу ходят грозы. Нынче вечером мы с ними встретимся.

После полудня постепенно началась качка, в добром солнечном свете появился медный привкус, ветер дул порывами то с одного румба, то с другого. Тенар говорила Лебаннену, что принцесса боится моря и морской болезни, и он пару раз бросил взгляд на навес у кормовой каюты, не ожидая увидеть среди сидящих уток красный цилиндр. Но внутрь вошли Тенар и Теану, а принцесса все еще была на палубе. А рядом сидела Ириан. Они о чем-то серьезно разговаривали. О чем это могли разговаривать женщина-дракон с Вэя и женщина из гарема с Гур-ат-Гура? На каком языке? Лебаннен вдруг почувствовал такую настоятельную необходимость ответить на этот вопрос, что сразу же направился на корму.

Когда он подошел, Ириан подняла глаза и улыбнулась. У нее было волевое, открытое лицо и широкая улыбка. Она ходила босиком, потому что ей так нравилось, не следила за платьем, распускала волосы, и они развевались на ветру. В общем, она казалась самой обычной, умной, простой, необученной деревенской девушкой — во всем, кроме глаз. Они были цвета дымчатого янтаря, и когда она смотрела прямо на Лебаннена, как сейчас, он не мог встретить их взгляд. Он опустил глаза.

Лебаннен уже дал всем понять, что на корабле не было места для дворцовых церемоний, никому не надо было вскакивать при его приближении, но принцесса поднялась на ноги. Ступни и впрямь были красивые, как заметил Тосла: не маленькие, но с высоким подъемом, сильные и изящные. Он стоял и разглядывал две смуглые ступни на белом дереве палубы. Он поднял взгляд. Принцесса, как и в прошлый раз, когда они встречались, развела свои вуали ровно настолько, чтобы он, и только он, мог видеть ее лицо. Суровая, почти трагическая красота лица в красной тени застигла его врасплох.

– Хорошо… хорошо ли ты себя чувствуешь, принцесса? – спросил он, запинаясь, что случалось с ним очень редко.

Она ответила:

– Мой друг Тенар сказала: дышать ветром.

– Да, – сказал он наугад.

– Может, твои волшебники могут чем-нибудь помочь ей? – спросила Ириан, убрала свои длинные руки с колен и тоже встала. Она, как и принцесса, была высокой женщиной.

Лебаннен пытался определить, какого цвета глаза у принцессы — ей можно было смотреть в глаза. Он решил, что они голубые, но, подобно голубым опалам, они таили в себе и другие цвета — а может, это солнце окрашивало их, пробиваясь сквозь покрывала.

– Помочь ей?

– Ей очень не хочется снова страдать от морской болезни. Когда они плыли из каргских краев, ей пришлось худо.

– Я не буду бояться, – сказала принцесса, глядя ему в глаза, словно бросая вызов. Почему?

– Конечно, – сказал он, – конечно. Я спрошу Оникса. Они что-нибудь обязательно придумают. – Он коротко поклонился и торопливо зашагал к волшебникам.

Оникс и Сеппель посоветовались, потом обратились к Алдеру. Заклинаниями против морской болезни занимались колдуны, починщики, знахари, а не ученые и могущественные волшебники. Алдер, конечно, сейчас не может ничего поделать, но, может быть, он знает какое-нибудь заклинание? Алдер не знал — он и не думал, что ему придется ступить на корабль, пока не начались его неприятности. Сеппель признался, что сам всегда страдал от морской болезни на небольших кораблях или при сильной качке. Наконец Оникс отправился на корму и попросил у принцессы прощения: он не владел искусством, которое могло бы помочь ей, и ничего не мог ей предложить. Кроме разве что, сказал он с извиняющимся видом, талисмана, который один из матросов, услышав об ее страданиях — матросы слышали все — передал через него.

Из-под красно-золотых покрывал появилась рука с длинными пальцами. Волшебник положил в ладонь принцессы странный черно-белый предмет: грудину птицы, оплетенную сушеными водорослями.

– Это буревестник, потому что они могут оседлать бурю, – смущенно пояснил Оникс.

Принцесса склонила невидимую голову и пробормотала слова благодарности по-каргски. Талисман исчез в складках ее покрывал. Она скрылась в каюте. Оникс, встретив совсем неподалеку короля, принес ему свои извинения. Резкие порывы ветра то с одной, то с другой стороны уже основательно раскачивали корабль, море было неспокойно. Оникс сказал:

– Я мог бы сказать слово ветрам, государь…

Лебаннен хорошо знал, что существует два мнения относительно заклинания погоды. В старину заклинатели погоды, всегда имевшие при себе торбу, повелевали ветрам гнать свои корабли вперед, подобно пастухам, приказывающим своим овчаркам загонять овец. Новомодная же — самое большее, несколько веков — точка зрения Школы на Роке, состояла в том, что поднимать волшебный ветер в случае нужды можно, но предпочтительнее позволить ветрам мира дуть, куда им хочется. Лебаннен знал, что Оникс истово поддерживал учение Рока.

– Решай сам, Оникс, – сказал он. – Если окажется, что нам предстоит действительно тяжелая ночь… Но если мы встретим лишь несколько шквалов…

Оникс посмотрел на вершину мачты. Горизонт на юге поглотила тьма, донесся величественный раскат грома. Последний свет дня угасал за кормой, дрожащими отблесками отражаясь от вод.

– Хорошо, – сказал он неуверенно.

Лебаннен почти не спускался в свою каюту, спал урывками, прямо на палубе. Мало кому на «Дельфине» удалось уснуть. То был не один шквал, а целая цепь яростных штормов позднего лета, зародившихся на юго-западе. Ночь была полна грозным движением моря, освещаемого вспышками молний. Под ударами грома «Дельфин», казалось, вот-вот расколется, яростные порывы урагана бросали корабль вперед, клонили его к воде, заставляли делать отчаянные прыжки по волнам. Это была долгая и шумная ночь.

Оникс один раз спросил у Лебаннена: «Сказать ли слово ветрам?» Лебаннен повернулся к шкиперу, тот пожал плечами. Работы ему и команде хватало, но и только — кораблю ничто не грозило. А женщины, согласно донесениям, сидели в своей каюте, занятые какой-то азартной игрой. До того Ириан и принцесса выходили на палубу. Но в такую погоду порой было трудно удержаться на ногах, к тому же девушки вскоре поняли, что мешают команде, и вернулись в каюту. О том, что женщины играют, рассказал помощник кока, которого послали спросить, не хотят ли они поесть. Они велели нести все, что у него было.

Лебанненом овладело то же настойчивое любопытство, что и днем. В кормовой каюте, без сомнения, были зажжены все светильники: стремительный пенистый след корабля был освещен золотом. Около полуночи он отправился на корму и постучал.

Дверь открыла Ириан. После ослепительных вспышек молний в кромешной тьме бури теплый свет в каюте показался ему странным. Качающиеся светильники отбрасывали качающиеся тени. Цвета, смешиваясь, рябили в глазах. Мягкие, разнообразные оттенки женских одежд, их кожи — смуглой, светлой, золотистой, их волос — черных, седых, каштановых, их глаз — принцесса смотрела ему в глаза, застигнутая врасплох, потом схватила какой-то платок, скрывая лицо.

– О… А мы думали, это помощник кока! – воскликнула Ириан со смехом.

Теану посмотрела на него и спросила своим застенчивым, товарищеским тоном:

– Что-нибудь случилось?

Он осознал, что стоит в дверях, глядя на них, словно какой-то бессловесный глашатай судьбы.

– Нет… Вовсе нет… Вам удобно? Я сожалею, что море так неспокойно…

– Мы не виним тебя за погоду, – сказала Тенар. – Никто не мог заснуть, так что мы с принцессой решили научить остальных одной каргской игре.

Он увидел пятиугольные костяные пластинки, разложенные на столе — скорее всего, они принадлежали Тосле.

– Играем на острова, – сообщила Ириан. – Но мы с Теану проигрываем. Карги уже выиграли Арк и Тен.

Принцесса чуть опустила платок. Она сидела, обратясь к Лебаннену, в крайнем напряжении, словно молодой фехтовальщик перед началом поединка. В каюте было тепло, и все были босиком и с обнаженными руками. Но принцесса была явно смущена, что он застал ее с непокрытым лицом. И самое ее смущение, подобно магниту, притягивало взгляд Лебаннена к ее лицу.

– Я сожалею, что море так неспокойно, – бессмысленно повторил он, как последний глупец, и закрыл дверь. Повернувшись, чтобы уйти, он услышал их смех.

Он пошел к рулевому. Глядя во тьму, пронизанную струями дождя, порывами ветра и извивами далеких молний, он снова видел кормовую каюту: черный водопад волос Теану, нежную, озорную улыбку Тенар, игральные кости на столе, округлые руки принцессы, золотистые, словно свет светильников, ее шею в тени, отбрасываемой волосами — хотя он не смотрел ни на шею, ни на руки, а только в лицо, в глаза, полные вызова, полные отчаяния. Чего она боялась? Неужели она думала, что он хочет причинить ей какой-то вред?

На юге, в вышине появилась одна звезда, другая. Он пошел в свою до отказа набитую каюту, подвесил гамак — все койки были заняты, и уснул на несколько часов. Проснулся он незадолго до рассвета. Вчерашнее беспокойство не покидало его, и он поднялся на палубу.

Рассвело, новый день обещал быть спокойным и ясным — словно и не было никакого шторма. Лебаннен стоял на носу, глядя, как первые лучи солнца освещают водный простор, и старая песня вспомнилась ему:

О моя радость! Еще до светлой Эа,
Задолго до того, как острова поднял Сегой,
Рассветный ветер над волнами веял.
О моя радость, свободна будь!

Это был обрывок баллады или колыбельной, которую он слышал в детстве. Больше ничего не припоминалось. Мелодия была нежная и чистая.

Он спел ее, и ветер унес слова с его губ.

Тенар вышла из каюты, оглядела море и подошла к нему.

– Доброе утро, дорогой мой господин, – сказала она, и он ласково ответил ей. Он смутно припоминал, что сердился на нее, но не знал, за что, и не понимал, как можно было на нее сердиться.

– Ну что — вы, карги, вчера выиграли Хавнор? – спросил он.

– Нет, Хавнор остается тебе. Мы легли спать. Все молодые еще спят. А мы… как это? Будем во взгляде от Рока сегодня?

– В виду Рока? Нет, только завтра к утру. Но завтра до полудня мы уже должны быть в гавани Твила. Если они позволят нам приблизиться к острову.

– То есть как — позволят?

– Рок сам обороняет себя от нежеланных гостей.

– О, Гед рассказывал мне об этом. Он плыл на корабле, хотел вернуться туда, а они выслали против него ветер. Он называл его ветром Рока.

– Против него?

– Это было давно. – Ее позабавило его недоверие, нежелание верить, что Геду когда-либо могло быть нанесено подобное оскорбление. – В юности, когда он ввязался в историю с тьмой. Так он сказал.

– Когда он был мужчиной, он все еще ввязывался в истории с тьмой.

– А теперь нет, – безмятежно ответила Тенар.

– Да, теперь этим должны заниматься мы. – Он помрачнел. – Хотел бы я знать, во что мы ввязались. Я уверен, что все сходится, стягивается, идет к чему-то, к какому-то великому событию или великому изменению — как предсказывал Огион, как Гед сказал Алдеру. И я уверен, что встретить ее нам надо на Роке. Но кроме этого, у меня нет… нет уверенности больше ни в чем. Я не знаю, с чем мы имеем дело. Когда Гед взял меня с собой в темный край, мы знали, кто наш враг. Когда я вел флот в Сорру, я знал, что мне необходимо уничтожить. А теперь… Драконы — враги они нам или союзники? Что пошло не так, что случилось? Что мы хотим изменить? Смогут ли Мастера Рока дать нам ответы на эти вопросы? Или они обратят против нас свой ветер?

– Зачем? Боясь чего?

– Боясь дракона. Того, которого знают. Или того, которого не знают…

Тенар тоже была серьезна, но постепенно на лице ее появилась улыбка.

– И что за компанию ты им везешь! Колдун, которого мучают дурные сны, пальнский волшебник и двое каргов. Респектабельные пассажиры — только вы с Ониксом.

Лебаннен не мог смеяться.

– Если бы только он был с нами… – тихо сказал он

Тенар положила ладонь ему на руку. Хотела что-то сказать, но передумала. Он накрыл ее ладонь своей. Они постояли рядом, глядя на танцующее море.

– Принцесса хочет тебе о чем-то рассказать, пока мы не доплыли до Рока, – сказала Тенар. – Это история с Гур-ат-Гура. Там, в пустыне, они многое помнят. Мне кажется, это история о более глубокой древности, чем любая другая из тех, что я слышала. Кроме рассказа про Женщину из Кемея. Она о драконах… Было бы хорошо, если бы ты пригласил ее, чтобы ей не пришлось просить.

Лебаннен видел, с какой осторожностью и заботой она говорит это, и на мгновение почувствовал раздражение, стыд. Он смотрел вдаль: впереди плыла галера — на Камери или на Вэй. Солнце отражалось от воды, крошечные вспышки зажигались и гасли вокруг галеры в такт мерным взмахам невидимых весел.

– Конечно. Около полудня?

– Спасибо.

ОКОЛО ПОЛУДНЯ он послал молодого матроса в кормовую каюту. Матрос передал принцессе приглашение составить компанию королю. Она вышла сразу же. Лебаннен стоял на носу, и ему было хорошо видно принцессу. Корабль был не более пятидесяти футов в длину — путь недалекий, но ей, должно быть, он показался долгим. Ибо к королю шел не безликий красный цилиндр, а высокая девушка. Она была в белых брюках, длинной красной блузе. Голову ее охватывал тонкий золотой обруч. С него спускалась невесомая красная вуаль, которая трепетала на ветру. Молодой матрос вел ее на нос, обходя всевозможные препятствия, вниз и вверх по лестницам, по людной, тесной, узкой палубе. Она шла медленно и величаво. Босиком. Все глаза на корабле были прикованы к ней.

Она подошла к королю и остановилась.

Лебаннен поклонился.

– Ты оказываешь нам честь своим присутствием, принцесса.

Она сделала глубокий реверанс, держа спину очень прямо, и сказала:

– Спасибо.

– Надеюсь, тебе не было плохо вчера ночью?

Она подняла руку и показала ему талисман, который носила на шее на шнурке: маленькая кость, оплетенная чем-то черным.

– Керез акат акатарва эреви, – сказала она. Лебаннен знал, что по-каргски «акат» означает «волшебник», или «волшебство».

Отовсюду за ними следили глаза, из люков, с мачт — взгляды, пронзительные, как иглы.

– Пойдем вперед, если не возражаешь. Возможно, скоро мы увидим остров Рок, – предложил он, хотя до завтрашнего утра увидеть Рок не было никакой возможности. Держа руку возле локтя принцессы, хоть и не прикасаясь к ней, он повел ее по крутой палубе на самый нос. Небольшой треугольник палубы между якорным воротом и бушпритом оказался полностью в их распоряжении после того, как оттуда, шаркая, ушел моряк, который чинил там трос. Разумеется, там их было видно ничуть не хуже, чем прежде, но зато они сами, по крайней мере, могли не видеть остальных — большего особам королевской крови нельзя было и желать.

Когда они добрались до своей крошечной гавани, принцесса повернулась к Лебаннену и подняла вуаль. Он собирался спросить, что он может для нее сделать, но теперь вопрос показался ему странным и неуместным. Он промолчал.

Заговорила она.

– Господин король. На Гур-ат-Гуре я фейягат. На острове Рок я должна быть королевская дочь Каргада. Тогда, чтобы быть такая, я не фейягат. Мое лицо без покрывала. Если тебе это приятно.

Он ответил, почти сразу:

– Да. Да, принцесса. Это… это очень хорошо.

– Тебе это приятно?

– Очень. Да. Благодарю тебя, принцесса.

– Баррезг, – ответила она, с королевским достоинством принимая его благодарность. Это достоинство смутило его. Когда она сняла вуаль, лицо ее пылало, теперь оно побледнело. Но она стояла прямо и неподвижно, собирая силы, чтобы произнести еще одну речь.

– Тоже, – произнесла она наконец. – Еще. Мой друг Тенар.

– Наш друг Тенар, – сказал он, улыбаясь.

– Наш друг Тенар. Она говорит, что я должна рассказать королю Лебаннену о Ведурнане.

Он повторил это слово.

– Давно давно, народ каргов, народ колдуны, народ драконы, а? Да?.. Все народ один, все говорят один… один… О, Вулуа тнекревт!

– На одном языке?

– А! Да! На одном языке! – она так отчаянно пыталась говорить по-ардически, так хотела что-то рассказать ему, что стала чуть менее скованной. Глаза ее блестели. – Но потом, народ драконы говорит: отпустить, отпустить все. Все! Летать!.. Но народ мы, мы говорим: нет, хранить. Хранить все. Поселиться!.. И вот мы расходимся, да? Народ драконы и народ мы? Так делают Ведурнан. Эти отпускать, эти держать. Так? Но чтобы все держать, мы должны отпустить тот язык. Язык народа драконы.

– Старшую речь?

– Да! Вот так народ мы, мы отпускаем этот Старшая-речь-язык, и всё храним. А народ драконы отпускает все, но хранит этот… хранит этот язык. Так? Сейнеа? Вот это Ведурнан. – Ее красивые крупные руки красноречиво жестикулировали, она смотрела на него с горячей надеждой увидеть в его лице понимание. – Мы идем на восток, на восток, на восток. Народ драконы идет на запад, на запад. Мы поселились, они летают. Некоторый дракон идет с нами на восток, но не хранит язык… забывает, и забывает летать. Как народ карги. Народ карги говорит язык карги, не язык драконы. Все хранят Ведурнан, восток, запад. Сейнеа? Но в…

Она забыла слово, свела вместе руки, показывавшие «восток» и «запад» и Лебаннен сказал:

– В середине?

– Ха, да! В середине! – Она обрадовалась, что слово нашлось, засмеялась. – В середине – вы! Народ колдуны! А? Вы, народ середины, говорите по ардический язык, но тоже… еще, продолжаете говорить Старшая-Речь-язык. Вы учите его. Как я учу ардический язык, да? Учите говорить. Тогда, тогда… это плохо. Это зло. Тогда вы говорите по этот колдуны язык, по этот Старшая-Речь-язык, вы говорите: Мы не будем умирать. И это так. И Ведурнан нарушают.

Ее глаза горели голубым пламенем.

Подождав, она спросила:

– Сейнеа?

– Я не уверен, что понял.

– Вы храните жизнь. Вы храните. Слишком долго. Никогда вы не отпускаете. Но умереть… – Она раскрыла руки в широком жесте, словно распахивая объятья, словно бросая что-то в воздух над водою.

Он с сожалением покачал головой.

– Ах, – вздохнула она. Немного подумала, но слов больше не было. Она изящным и красноречивым жестом опустила руки ладонями вниз, с достоинством признавая поражение. – Я должна учить больше слова, – сказала она.

– Принцесса, Мастер Путеводитель Рока, Мастер из Рощи… – он остановился, не встречая понимания, и начал снова. – На острове Рок есть один человек, он великий маг, и он карг. Ты сможешь рассказать ему то, что рассказала мне. На своем языке.

Она внимательно выслушала его, потом кивнула:

– Это друг Ириан. Я хочу в свое сердце говорить с ним, – при этих словах ее лицо осветилось.

Это тронуло Лебаннена. Он сказал:

– Я сожалею, что тебе здесь было одиноко, принцесса.

Она смотрела на него, внимательно и радостно, но не отвечала.

– Я надеюсь, со временем… когда ты лучше узнаешь язык…

– Я учусь быстро, – сказала она. Он не понял, утверждение это или предсказание.

Они смотрели друг другу в глаза.

Она выпрямилась и заговорила торжественно, как в начале:

– Я благодарю тебя за слушал, господин король, – она коротко поклонилась, прижала ладони к глазам в жесте почтения и снова сделала глубокий реверанс, произнеся какую-то формулу по-каргски.

– Прошу тебя, – сказал он, – объясни мне, что ты сейчас сказала?

Она поколебалась, подумала, и ответила:

– Твои… твои… а, маленькие короли?.. сыновья! Сыновья, твои сыновья — пусть будут драконы и короли драконов. Так? – Она лучезарно улыбнулась, опустила вуаль, сделала четыре шага назад, повернулась и ушла, ступая уверенно и грациозно. Лебаннен стоял неподвижно, словно молнии прошлой ночи наконец настигли его.

DIARY